Какой напиток роберт льюис стивенсон назвал поэзией разлитой в бутылки
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 261 089
- КНИГИ 601 730
- СЕРИИ 22 594
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 567 154
Роберт Льюис Стивенсон
Жил на Гавайских островах человек, которого я назову Кеаве, потому что он и сейчас еще жив и его имя должно остаться в тайне; а родился он неподалеку от Хонаунау, где покоится в пещере прах Кеаве Великого. Это был человек бедный, веселый и предприимчивый; он читал и писал не хуже школьного учителя, к тому же слыл отличнейшим моряком, плавал на пароходах, совершающих рейсы между островами, и водил китобойные суда у берегов Хамакуа. И вот Кеаве надумал повидать белый свет, чужеземные города и нанялся матросом на корабль, направлявшийся в Сан-Франциско.
Вдруг человек улыбнулся, и кивнул Кеаве, и поманил его, приглашая войти, и встретил его у порога.
– Я хозяин этого прекрасного дома, – сказал человек и горестно вздохнул. – Не хочешь ли осмотреть его?
И он повел Кеаве по всему дому, от подвала до чердака, и всё, что Кеаве там увидел, было в своем роде совершенством, и Кеаве только диву давался.
– Поистине, – сказал он, – это необыкновенный дом; живи я в таком доме, я бы смеялся с утра до ночи. Почему же вы так тяжко вздыхаете?
– Стоит тебе только захотеть, – сказал человек, – и ты получишь такой же дом и даже еще лучше. Я полагаю, у тебя есть деньги.
– Пятьдесят долларов, – ответил Кеаве, – но такой дом за эти деньги не купишь.
– Жаль, что не больше, – сказал он, – потому что в будущем ты можешь пострадать от этого; да уж ладно, отдам за пятьдесят.
– Что, дом? – спросил Кеаве.
– Нет, не дом, – ответил человек, – а бутылку. Должен тебе сказать, что, хоть я и кажусь тебе богатым и удачливым, всё мое богатство, и этот дом, и сад вокруг него явились из бутылки чуть больше пинты. Вот она.
Он отпер тайник и вынул оттуда пузатую бутылку с длинным горлышком. Бутылка была из белого как молоко стекла, отливающего всеми цветами радуги. Внутри что-то шевелилось, точно плясал язык пламени.
– Вот она, – повторил старик и, когда Кеаве засмеялся, добавил: – ты мне не веришь? Можешь убедиться сам. Попробуй ее разбить!
Тогда Кеаве взял бутылку и до тех пор швырял ее об пол, пока не выбился из сил, но она отскакивала, как мячик, и оставалась цела и невредима.
– Странная штука, – промолвил Кеаве. – Ведь и на ощупь и на вид это стекло!
– Стекло и есть, – ответил хозяин дома, вздыхая еще тяжелее, – но оно закалено в пламени ада. В бутылке живет дух, это он пляшет там внутри; так я думаю. Тот, кто купит бутылку, получает власть над духом, и, стоит ему только слово сказать, всё, что он пожелает, – любовь, слава, деньги, такой дом, как этот, даже целый город, вроде нашего, – всё будет его. Наполеон владел этой бутылкой и стал повелителем мира, но он продал ее и пал. Капитан Кук владел этой бутылкой и открыл множество островов, а как только продал ее, был убит на Гавайях. Потому что стоит продать бутылку, как с ней вместе уходят и покровительство духа и могущество, и если человек не довольствуется тем, что у него уже есть, его ждет злая участь.
– И всё же вы хотите ее продать?
– У меня есть всё, что мне надо, а я становлюсь стар, – ответил человек. – Одного дух не может сделать – он не может продлить человеку жизнь, и нечестно было бы скрыть от тебя, что есть у бутылки и одно дурное свойство: если ее владелец умрет, не успев продать ее, он обречен гореть в геенне огненной до скончания века.
– Что и говорить, это прескверное свойство! – вскричал Кеаве. – Да я и пальцем не дотронусь до этой штуки. Без дома я, слава богу, могу обойтись, а вот быть осужденным на вечное проклятие не хочу ни за какие блага.
– Погоди, погоди, выслушай сперва до конца, – возразил человек. – Нужно только использовать могущество злого духа, не требуя слишком многого, а затем продать кому-нибудь бутылку, как я продаю тебе, и окончить дни свои в мире.
– Однако я вижу, – сказал Кеаве, – что вы всё время вздыхаете, как несчастный влюбленный; кроме того, очень уж дешево вы продаете бутылку.
– Почему я вздыхаю, я тебе объяснил, – ответил человек. – Силы мои слабеют, и, как ты сам сказал, отправиться после смерти в преисподнюю не хочется никому. А дешево я продаю оттого, что у этой бутылки есть еще одна особенность, сейчас я тебе о ней расскажу. Давным-давно,когда дьяволвпервыепринесееназемлю,она стоила очень дорого, и пресвитер Иоанн,[1] который первым купил ее, заплатил за нее много миллионов, но продавать ее можно только себе в убыток. Если возьмешь за нее столько, сколько отдал, она тут же вернется к тебе снова, как почтовый голубь. Поэтому из века в век цена всё падала, и теперь бутылка стоит совсем дешево. Я сам купил ее у одного из моих богатых соседей на этой горе и заплатил ему всего девяносто долларов. И теперь, чтобы навсегда от нее избавиться, могу взять за нее лишь восемьдесят девять долларов девяносто девять центов и ни на пенни дороже. Ну, а это неудобно по двум причинам: прежде всего, когда предлагаешь купить такую необыкновенную бутылку за какие-нибудь восемьдесят долларов, люди думают, будто ты шутишь. А затем… но это не к спеху, и мне незачем вдаваться в подробности; только помни, платить за нее надо звонкой монетой.
– Как мне знать, правда ли всё это? – промолвил Кеаве.
– Кое-что ты можешь проверить, не сходя с места, – ответил человек. – Дай мне твои пятьдесят долларов, возьми бутылку и пожелай, чтобы деньги снова очутились у тебя в кармане. Если их там не окажется, даю тебе слово, я буду считать нашу сделку недействительной и верну тебе деньги.
– Вы меня не обманываете? – спросил Кеаве.
Человек поклялся великой клятвой.
– Что ж, можно попробовать, – сказал Кеаве, – от Этого особого вреда не будет. – И он дал человеку деньги, а тот передал ему бутылку.
– Дух в бутылке, – произнес Кеаве, – я хочу получить обратно свои пятьдесят долларов.
И можете не сомневаться, не успели эти слова слететь с его уст, как в кармане у него снова зазвенели деньги.
– Спору нет, удивительная бутылка, – согласился Кеаве.
– А теперь проваливай, приятель, – сказал человек, – и пусть дьявол уберется с тобой вместе.
– Погоди! – закричал Кеаве. – Брось-ка эти шутки. На, бери обратно свою бутылку.
– Ты купил ее дешевле, чем она мне стоила, – возразил человек, потирая руки. – Теперь она твоя,ия хочу только одного: поскорее увидеть твою спину. – И он позвонил слуге-китайцу и приказал выпроводить Кеаве.
Большая база ответов на различные вопросы викторин, интеллектуальных игр и других вопросов.
Все ответы на вопросы прошли тщательную проверку на истинность. Случай ошибки крайне маловероятен, но всё же, если вы обнаружили неправильный ответ или повторяющийся вопрос, нажмите кнопку "пожаловаться" рядом с неверным ответом. Будет подана заявка на дополнительную проверку и ответ будет исправлен. Оставить отзыв
рейтинг пользователей наиболее активно пополняющих базу данных ответов
- Radius - 8849 вопросов
- Inna_Klim - 4155 вопросов
- Romzu - 2141 вопрос
Еще этот маленький народ был известен элем, который они варили из вереска. Это был необычайно доступный напиток, так как вереска в этой стране всегда было много. Другие племена, живущие в стране, домогались рецепта этого волшебного напитка. Но пикты не выдавали тайны, которая передавалась от отца к сыну со строгим наказом: не дать узнать ее никому и никогда. В стране велись войны одна за другой, и вскоре от великого некогда народа осталась лишь горстка людей. Наверное, пикты должны были сгинуть, но тайну верескового меда по-прежнему крепко держали в тайне. Дошло, наконец, и до битвы со скоттами, в которой пикты потерпели полное поражение. От великого народа осталось только двое – отец и сын. Привели этих людей к королю скоттов. И вот стояли перед ним маленькие и беззащитные пикты, а король требовал от них тайну вереска. И прямо сказал, что он станет пытать их жестоко и беспощадно, если они не сделают этого добровольно. Поэтому лучше уступить и рассказать.
Предыстория сюжета
Но в этой песне есть такой эпизод: когда Гуннар и Хёгни (Гюнтер и Хаген германской традиции – в скандинавском варианте они братья) были схвачены воинами Атли (а это ни кто иной, как Аттила истории и Этцель германского эпоса), тот учинил им допрос: куда подевали сокровища убиенного ими Сигурда (которые тот и сам отнял у дракона Фафнира). Обещая сохранить обоим жизнь, если хоть один из братьев расколется.
Оба брата поначалу отказались – не из жадности (золото было уже утоплено ими в Рейне и недосягаемо ни для кого), а исключительно дабы позлить своего врага. Но потом Гуннар согласился – при условии, что Хёгни убьют и как доказательство продемонстрируют его сердце. Когда же это было исполнено, Гуннар заявил, что теперь он один знает тайну золота Нифлунгов, и она умрёт вместе с ним:
Пусть в водах сверкают вальские кольца, а не на руках отпрысков гуннских!
Вересковый Глинтвейн (пародия)
Андрей Ласточкин, 2009
По древнему рецепту
Готовили Глинтвейн
Был крепче чем портвейн.
Напиток тот любили.
Шёл бизнес неплохой
На маленьком заводе
В Мытищах, под Москвой
Рабочий там последний,
Напиток пригубив,
Не мог сварить Глинтвейна
Всю душу не вложив
Пришёл московский рейдер,
Завод к рукам прибрал
Новый директор явился –
С завода всех прогнал
И вскоре не увидишь
Здесь весёлого лица
Хоть по цехам завода
Ходи ты без конца
Мрачен и зол генеральный:
Снег, ветер, скоро зима
Народ глинтвейна жаждет –
Забыть про холода
Все старые запасы
Распроданы давно,
Сырья стоят вагоны:
Корица, мёд, вино
А новые работники,
Трезвы, все как одни,
Такое варят пойло,
Что лучше пить стрихнин
Но тут в подсобном цехе
Нашли двоих чудил –
Последних кто пропорции
Глинтвейна не забыл
Охранники их припугнули
В правление повели:
Седого технолога с сыном –
Парнем лет двадцати
Из-за стола сурово
Директор на них глядит
Молча стоят работяги,
Имеют потерянный вид
– Жить на свободе хотите,
Чтоб было глаза чем залить?
Тогда придётся вам, быдло,
Глинтвейна секрет нам открыть!
Иначе под срок вас подставим –
Хищенья все спишем на вас
За все что было и не было
К ментам отправим тотчас!
Прокуренный голос технолога
Начал вдруг сипло звучать:--
Два слова позволишь, начальник,
На ушко тебе прошептать?
– Открою рецепт вам Глинтвейна,
И готовить сам помогу
Лишь боюсь осуждения сына
Что выдал я тайну врагу
– Держусь я за хлебное место,
Меня молодым не понять
Им пить брось – проще чем плюнуть
А я не могу завязать!
Сынка по статье вы увольте,
Чтоб только таджик его взял
Пускай и не пьёт, и не курит,
Беглая проверка по Google/Яндекс показывает, что автором может быть равно как и знаменитый автор "Острова сокровищ", так и писательница Эрин Моргенштерн. Еще в этом контексте упоминается писатель Clifton Paul "Kip" Fadiman, причем последний к тому же является автором произведения:
Dionysus; a case of vintage tales about wine. Collected & edited with an introd. (1962 г.)
Вечер. Солнце еще достаточно высоко. Нет смысла спешить в гостиницу. Хочется отдохнуть от суеты, осмыслить увиденное и услышанное, пролистать в памяти наиболее примечательные слайды дня. Самое лучшее место для этого – какой-нибудь небольшой ресторанчик на набережной.
Тепло. Легкий чуть солоноватый ветерок. Ласкающий слух шелест моря. Официант, сияющий так, как будто вы его первый посетитель за последние 10 лет. Вы понимаете, что в такой вечер и в таком месте вам нужна поэзия, и вы заказываете бокал вина. И вино в этот вечер и в этом месте обязательно должно быть мальтийское. То, которое впитало в себя воздух и солнце, которыми сейчас наслаждаетесь и вы.
Услужливый официант приносит бутылку, демонстрирует этикетку, вы утвердительно киваете. Через несколько секунд с характерным звуком из бутылки извлекается пробка. После долгих лет заточения вино получает первые глотки воздуха и первые лучи света, от которых его надежно скрывали дубовые бочки и каменные подвалы.
Происходит первое знакомство. В широкий бокал наливается совсем немного, буквально две строки от всей поэмы. И хотя вы далеко не профессиональный дегустатор, попытаться им стать, хотя бы до ближайшего заката совсем не сложно. Оцените цвет напитка, пусть он поплещется в бокале, пусть лучи солнца поиграют в нем. Это так красиво. Совсем необязательно знать, как все эти оттенки называются.
Вересковый мед Роберт Льюис Стивенсон Heather Ale: A Galloway Legend
Heather Ale: A Galloway Legend
by Robert Louis Stevenson
From the bonny bells of heather,
They brewed a drink long syne,
Was sweeter far than honey,
Was stronger far than wine.
They brewed it and they drank it,
And lay in blessed swound,
For days and days together,
In their dwellings underground.
There rose a King in Scotland,
A fell man to his foes,
He smote the Picts in battle,
He hunted them like roes.
Over miles of the red mountain
He hunted as they fled,
And strewed the dwarfish bodies
Of the dying and the dead.
Summer came in the country,
Red was the heather bell,
But the manner of the brewing,
Was none alive to tell.
In graves that were like children's
On many a mountain's head,
The Brewsters of the Heather
Lay numbered with the dead.
The king in the red moorland
Rode on a summer's day;
And the bees hummed and the curlews
Cried beside the way.
The King rode and was angry,
Black was his brow and pale,
To rule in a land of heather,
And lack the Heather Ale.
It fortuned that his vassals,
Riding free upon the heath,
Came on a stone that was fallen
And vermin hid beneath.
Roughly plucked from their hiding,
Never a word they spoke:
A son and his aged father -
Last of the dwarfish folk.
The king sat high on his charger,
He looked down on the little men;
And the dwarfish and swarthy couple
Looked at the king again.
Down by the shore he had them:
And there on the giddy brink -
"I will give thee life ye vermin,
For the secret of the drink."
There stood the son and father
And they looked high and low;
The heather was red around them,
The sea rumbled below.
And up spoke the father,
Shrill was his voice to hear:
"I have a word in private,
A word for the royal ear.
"Life is dear to the aged,
And honour a little thing;
I would gladly sell the secret",
Quoth the Pict to the King.
His voice was small as a sparrow's,
And shrill and wonderful clear:
"I would gladly sell my secret,
Only my son I fear.
"For life is a little matter,
And death is nought to the young;
And I dare not sell my honour,
Under the eye of my son.
Take him, O king, and bind him,
And cast him far in the deep;
And it's I will tell the secret
That I have sworn to keep."
They took the son and bound him,
Neck and heels in a thong,
And a lad took him and swung him,
And flung him far and strong
And the sea swallowed his body,
Like that of a child of ten;
And there on the cliff stood the father,
Last of the dwarfish men.
"True was the word I told you:
Only my son I feared;
For I doubt the sapling courage,
That goes without the beard.
But now in vain is the torture,
Fire shall not avail:
Here dies in my bosom
The secret of the Heather Ale."
мой вольный перевод.
В Шотландии медовый вереск,
На склонах гор произрастал.
И каждый житель свято верил,
Что он им силу придавал.
Когда напиток драгоценный,
Что был живительней вина
Они варили, зная цену,
То ликовала вся страна.
Но вот однажды так случилось,
Король решил узнать секрет,
Пошел войной, не зная милость,
Пощады медоварам нет.
Под корень маленький народ,
Он истреблял без сожаленья.
А вереск он уже цветет,
Кроваво-красный как знаменье.
И наливается он силой,
Готов пролить, им свой нектар.
Но только трупы и могилы,
И в каждой точно медовар.
Боялись взрослые и дети,
На склонах вереск собирать.
Король казнит, если заметит,
И никому несдобровать.
И вот мир пустошью охвачен,
И умер навсегда секрет.
Король разгневан озадачен,
Где же теперь найти ответ.
Чтобы живительный напиток,
Он мог варить и продавать.
И с тайной вереска открыто
Правителем единым стать.
Вассалы ну-ка всё проверьте,
Здесь каждый камень или куст.
Не может быть, чтоб люди эти,
Погибли все, найду клянусь,
Ведь их живительный напиток,
Им столько силы предавал.
Миг, королем печаль забыта
Нашли двоих, он ликовал.
Пред ним стояли сын с отцом,
Король смотрел жестоким взглядом.
Ну, кто сейчас из вас готов,
Секрет раскрыть, тому награда.
Он будет в роскоши купаться,
А ели нет, вас пропасть ждет.
В словах не стоит сомневаться,
Шагайте к пропасти вперед.
Послушно сын с отцом шагнули,
И тихо встали на краю.
Цветы же вереска пахнули,
Им аромата боль свою.
Отец сказал:- Ты знаешь сын,
Прости меня я точно знаю,
Не даром, дожил до седин,
Жестоко короли пытают.
О, мой король, да я готов,
Продать тебе секрет напитка.
Но вот при сыне тайных слов,
Я не скажу тебе открыто.
В его глазах пасть не хочу,
Убей, его тогда откроюсь.
Поверь, король я не шучу,
И лучше ты не спорь со мною.
А если ты меня убьешь,
Юнец секрета не раскроет.
Ты тайну меда не найдешь,
Она навек уйдет со мною.
А я клянусь, секрет скажу,
Так брось его, скорее в бездну.
Прости меня, мой сын прошу,
С судьбою спорить бесполезно.
Король сказал:- мальчишку в пропасть,
Ну, говори старик секрет.
Ему связали руки, стопы,
В пучине он, возврата нет.
Старик поднял глаза печально,
Сверкнула в них и боль и злость.
Сказал:- сынок с тобой прощаюсь,
Но это сделать мне пришлось.
Теперь ты умер как мужчина,
Секрет не выдав ни кому….
Король! Не в том была причина,
Ты боль бы причинил ему.
И он открыл бы в пытках тайну,
Я стар и пусть со мной умрет,
На веки в вечности, растаяв,
Из Вереска душистый мед.
| Cтатьи: | Общие темы Англия Франция Германия Италия Испания Португалия Бельгия Нидерланды Дания Ирландия Исландия Норвегия Швеция Финляндия Польша |
ИВАН КАШКИН
Роберт Льюис Стивенсон
Для читателя-современника. СТАТЬИ И ИССЛЕДОВАНИЯ
МОСКВА. СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ. 1977
Роберт Льюис Бальфур Стивенсон (Robert Louis Balfour Stevenson, 1850—1894) родился в Эдинбурге в семье шотландского инженера. Многое способствовало тому, чтобы из него сложился писатель-романтик особого, своеобразного склада.
С одной стороны, суровые традиции семьи кальвинистов, практическая профессия четырех поколений предков-инженеров, эдинбургская школа, готовившая из Стивенсона тоже строителя, наконец, дух века Милля и Спенсера, которых Стивенсон внимательно читал.
Тем временем, в 1876 году, в колонии художников близ Фонтенебло, он встретился с миссис Фанни Осборн, которая приехала в Европу, чтобы дать образование своим детям. Она была родом из Калифорнии, обаятельный, пылкий, даровитый человек, с задатками художника и литератора. С первой встречи определились их отношения со Стивенсоном, однако она смогла получить развод и стать его женой только после длительного и тягостного бракоразводного процесса. В 1879 году, вернувшись хлопотать о разводе в Калифорнию, она тяжело заболела. Стивенсон, бросив все, поспешил к ней. Не желая ни у кого одолжаться, а также ища новых впечатлений, он пересек океан на эмигрантском судне и с эшелоном эмигрантов проехал через все Соединенные Штаты. Волнения и дорожные невзгоды вызвали острую вспышку болезни. Несколько месяцев Стивенсон был на краю смерти. Наконец он немного оправился, развод был получен, и в 1880 году был оформлен его брак с Фанни Осборн. Фанни стала его верным другом, женой и вдохновительницей многих его литературных замыслов, а пасынок его, Ллойд Осборн, — соавтором нескольких его позднейших книг.
Болезнь оставила на этот раз неизгладимые следы. После возвращения в Европу Стивенсону пришлось сейчас же спасаться в высокогорный курорт Давос, а затем почти пятнадцать лет с небольшими просветами вести постельное существование больного, которое Стивенсон переносил очень бодро, наполняя свою жизнь напряженным литературным трудом.
Под широким и звездным небом
Выройте могилу и положите меня.
Радостно я жил и радостно умер,
И охотно лег отдохнуть.
Вот что напишите в память обо мне:
Здесь он лежит, где хотел он лежать;
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря,
И охотник вернулся с холмов.
Записная книжка у него была всегда с собою, материалами ее он пользовался и много лет спустя.
Первые из сохранившихся работ Стивенсона были написаны им в характерно английском жанре художественного очерка (essay). Именно в них складывались те взгляды на жизнь и искусство, которые позднее нашли художественное выражение в широко известных его беллетристических произведениях. Среди ранних очерков особенно показательны этюды об Уитмене и Торо.
Этюд об Уитмене Стивенсон писал долго и напечатал только в 1879 году, после многих переработок.
Любовь к Уитмену Стивенсон пронес через всю свою жизнь. Его близкие вспоминают, как в последние дни на Самоа Стивенсон с увлечением читал, воодушевляя всех слушателей, стихи Уитмена.
Словом, единственным пороком этого безупречного человека Стивенсон считает недостаток человечности, своеобразный эпикуреизм свободной бедности, наслаждение отказом. Сочувствие и помощь людям из принятого на себя долга, а не из внутренней необходимости.
И в этой двойной оценке, одинаково в осуждении и в признании, как в зеркале, виден облик самого Стивенсона.
Стивенсон считал романтику неискоренимой потребностью человека. Он стремился писать такие книги, которые можно было бы рассказывать у походного костра или на томительной вахте, он стремился давать характеры четкие, яркие, жизненные, которые не забудешь всю жизнь, как не забудешь друга.
Стивенсон защищал в искусстве свободное проявление той морали, которую художник сам для себя выстрадал, но он ни в коем случае не хотел быть проповедником мещанской морали.
Те орехи, что в красной коробке лежат,
Где я прячу моих оловянных солдат,
Были собраны летом: их няня и я
Отыскали близ моря, в лесу у ручья.
А вот этот свисток (как он звонко свистит!)
Нами вырезан в поле у старых ракит;
Я и няня моим перочинным ножом
Из тростинки его мастерили вдвоем.
Этот камень большой с разноцветной каймой
Я едва дотащил, весь иззябнув, домой;
Было так далеко, что шагов и не счесть.
Что отец ни тверди, а в нем золото есть!
Но что лучше всего, что как царь меж вещей,
И что вряд ли найдется у многих детей, —
Стамеска! — у ней рукоять, лезвие.
Настоящий столяр подарил мне ее!
(Перевод В. Брюсова)
Стивенсон рано, уже в 80-х годах, и, может быть, в самом себе, почувствовал болезнь века еще до того, как она воплотилась в дряблость и упадочность английских декадентов. Однако пессимизм был чужд и враждебен Стивенсону, и он намеренно подчеркивает в своем творчестве пластическую ясность и провозглашает культ здоровья и силы.
Ясный, отточенный, блестящий, местами афористичный язык его прозы скрывает то, как трудно давалась ему эта видимая легкость. На это потребовались долгие годы ученичества, десятилетия литературных опытов и примеривания к чужому мастерству. Журнальные статьи Стивенсон переписывал по семь-восемь раз.
Тогда как в области художественного очерка Стивенсон уже в 70-х годах достиг законченного мастерства, его беллетристические произведения этих лет еще носят характер опытов и стилизаций. Однако каждую вещь Стивенсон окрашивает по-своему.
Отдельные сцены: то, как, постукивая палкой, бредет по дороге слепой Пью, и то, как он гибнет под копытами, то, как Сильвер убивает матроса своим костылем, крик попугая и песня матросов — все это запоминается на всю жизнь. Для того чтобы вести рассказ от первого лица, Стивенсон поручает его второстепенному персонажу, мальчику Джиму Гокинсу, который очень естественно оказывается свидетелем всего происходящего. Когда это нужно, рассказ без всякой натяжки переходит к доктору, и достигнутое художественное единство от этого нисколько не страдает.
Композиция романов неровная: Аппинское убийство и стремление Бальфура восстановить справедливость — механические стержни, на которые нанизаны всевозможные приключения; но отдельные сцены и типы незабываемы. Крушение, защита рубки, бегство через дебри горной Шотландии написаны сжато и сильно, фигуры очерчены четко и сразу. В книге сказались и слабые стороны Стивенсона: рядом с блестящими страницами, изображающими усталость и апатию Дэвида Бальфура, вся история его любви к Катрионе написана довольно вяло и рассудочно.
Роман написан сильно, в нем намечается уже и романтическая приподнятость, и реалистическая четкость. Отвратительный, но по-своему величавый образ судьи-вешателя, прекрасная в своей старости Кэрсти, глубокое понимание своего народа и мастерское владение его языком — все делает этот неоконченный роман лучшим произведением Стивенсона.
Наконец, третьей творческой вершины Стивенсон достиг в своем этическом цикле о природе зла. На обостренную пуританскую заинтересованность проблемой добра и зла наслаивались во времена Стивенсона актуальные проблемы его века.
Создатель ты и боже сил
В делах себя ты проявил —
Так же как смелость Гордона, Стивенсону импонировала и волевая сила певца английского империализма Вильяма Хенли, с которым его связывало не только соавторство в области драматургии, но и восхищение его жизнеспособностью и энергией. Это создавало у Стивенсона всякого рода романтические иллюзии о тех, кто вслед за Хенли мог сказать о себе:
Я — капитан души своей,
Своей судьбы хозяин властный.
Идеализируя самоотверженность пионеров империализма, Стивенсон не мог закрывать глаза на логические следствия их жертвенной героики. Узнав о поражении, нанесенном англичанам бурами при Маджубе, он написал возмущенное письмо. Позор он видел не в разгроме, а в самом нападении, в том, что могучая нация, кичащаяся своим свободомыслием и склонная проповедовать свободолюбие другим, цинично напала на маленький вольнолюбивый народ. Опомнитесь, говорил Стивенсон, может случиться, что и сама Англия будет покорена сильным соперником.
Берлинский договор 1889 года сохранил мнимый суверенитет самоанского короля, но по сути дела островами управлял немецкий консул, а англичане и американцы сохраняли экстерриториальность под защитой собственных консулов. Консулы и назначенные советники — немцы и шведы — вмешивались в распри туземцев, сажали их вождей в тюрьму в качестве заложников, грозили взорвать тюрьму динамитом, если туземцы попытаются освободить их, вымогали незаконные поборы, снаряжали карательные экспедиции и т. п.
Роберт Льюис Стивенсон (Robert Louis Stevenson, имя при рождении Robert Lewis Balfour Stevenson) родился 13 ноября 1850 года в Эдинбурге, Шотландия. Его отец Томас принадлежал к семье инженеров, которые построили большинство глубоководных маяков вокруг побережья Шотландии.
В 1867 году он поступил в Эдинбургский университет, но вопреки семейной традиции изучать естественные науки, чтобы стать инженером-строителем, он большее время уделял французской литературе, истории Шотландии. В конце концов остановив свой выбор на юриспруденции, в 1875 году он окончил университет и получил звание адвоката.
В возрасте 18 лет Стивенсон отказался от имени, данном ему при крещении. Он полностью исключил имя Бэлфур, а имя Льюис изменил в написании с Lewis на Louis, при этом произношение не поменялось.
Первые успехи на литературном поприще и слабое здоровье убедили его предпочесть адвокатуре литературу. В конце 1870-х годов он совершил путешествия по Франции, Германии и родной Шотландии, в результате которых появились первые две книги путевых впечатлений — "Поездки внутри страны" (1878) и "Путешествия с ослом" (1879). "Эссе", написанные в этот период, были им собраны в 1881 году в книге с латинским названием Virginibus Puerisque.
Поворотным моментом в личной жизни Стивенсона стала встреча в сентябре 1876 года с 36-летней замужней американкой Фанни Осборн, увлекавшейся живописью. В 1878 году она развелась с мужем, в 1880 году вышла замуж за Стивенсона. Стивенсон подружился с ее детьми, а впоследствии его пасынок Ллойд Осборн стал соавтором его книг "Ошибка" (1889), "Отлив" (1894) и "Потерпевшие кораблекрушение" (1892).
В 1880 году Стивенсону был поставлен диагноз — туберкулез. В поисках целительного климата он посетил Швейцарию, юг Франции, Борнмут (Англия), с 1887 года по 1888 год жил в Саранак-Лейк в штате Нью-Йорк (США). Отчасти из-за плохого здоровья, отчасти чтобы собрать материал для очерков, Стивенсон с женой, матерью и пасынком отправился на яхте в южные области Тихого океана. Они посетили Маркизские острова, Туамоту, Таити, Гаваи, Микронезию и Австралию и приобрели участок земли на Самоа, ради экономии решив надолго обосноваться в тропиках. Свое владение он назвал Вайлима (Пятиречье). Климат острова пошел писателю на пользу: в просторном плантаторском доме в Вайлиме были написаны некоторые из лучших его произведений.
В 1882 году Стивенсон издал сборник критических статей Familiar Studies of Men and Books. Вскоре после этого вышли отдельным изданием рассказы, печатавшиеся в журнале London Magazine, "Новые арабские сказки" (1882).
Мировую славу писателю принес роман "Остров сокровищ" (1883, русский перевод — 1886), ставший классическим образцом приключенческой литературы. В основу романа легла история жизни известного пирата Индийского океана Уильяма Кидда, который был казнен в 1701 году.
Затем были написаны остросюжетные романы "Похищенный" (1886), "Владелец Баллантре" (1889), "Потерпевшие кораблекрушение" (1892), "Катриона" (1893), где миру наживы и корысти противопоставлены чистота помыслов и высокая нравственность. В исторических романах "Принц Отто" (1885), "Черная стрела" (1888) романтика приключений сочетается с точным воссозданием местного колорита и исторической обстановки. Психологическая повесть Стивенсона "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" (1886) дает классическое для английской литературы решение темы двойника.
Стивенсон опубликовал сборники стихов "Детский цветник стихов" (1885), "Подлесок" (1887) и др. Его детские стихи и баллады в духе народной поэзии отличает простой и ясный язык.
3 декабря 1894 года Роберт Стивенсон скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг. Похоронен на одном из островов Самоа.
После смерти писателя вышли романы "Уир Гермистон", "Сент Ив" и другие.
Стивенсон возродил в Англии приключенческий и исторический роман. Но его интересовало приключение ради приключения. В историческом романе он отказывался от изображения больших общественных событий, ограничивая произведения показом приключений героев, для которых история служит лишь случайным фоном.
В декабре 1969 года местечке Вайлима в Самоа был открыт Музей Роберта Льюиса Стивенсона. Музей располагается в доме, в котором Стивенсон провел последние годы своей жизни (1890-1894).
Материал подготовлен на основе информации РИА Новости и открытых источников
Читайте также: