Из чего дед щукарь варил суп

Михаила Шолохова называют певцом казачества России. И хотя писатель не называл себя казаком, он смог подробно и ярко рассказать о жизни, быте казаков и простой казачьей кухне.

Баранья требушка, кондер и печеные подорожники

В приготовлении еды казаки использовали опыт русской и украинской кухни, также прослеживается влияние кочевых степных и горских народов.

«Ели, как всегда по праздникам, сытно и много. Щи с бараниной сменила лапша, потом - вареная баранина, курятина, холодец из бараньих ножек, жареная картошка, пшенная с коровьим маслом каша, кулага, блинцы с каймаком, соленый арбуз. Григорий, сгрузившийся едой, встал тяжело, пьяно перекрестился; отдуваясь прилег на кровать. Пантелей Прокофьевич еще управлялся с кашей: плотно притолочив ее ложкой, он сделал посредине углубление (так называемый колодец), налил в него янтарное масло и аккуратно черпал ложкой пропитанную маслом кашу» («Тихий Дон»).

Хлеб был главным блюдом за столом в любой казачьей семье. Из муки делали оладьи, блины, пирожки, варили лапшу. В дорогу и в поле брали пресные хлебные лепешки и пирожки-подорожники с разными начинками из рыбы, мяса и яиц.

«Никита улыбался, подергивая широкий рыжий ус. И, уже ложась спать, снова серьезно сказал:

– Ты мне сухарей сготовь либо пресных подорожников спеки. На отсидку я пойду». («Поднятая целина»).

Птицу чаще зажаривали целиком, отдавая предпочтение курам, уткам и гусям.

«План у деда Щукаря был гениально прост: подстеречь курицу, осторожно схватить её и обезглавить, чтобы наварить каши с курятиной.

…к приезду Любишкина из хутора у него уже кипела в трехведерном котле вода, выпрыгивало разварившееся пшено, и порезанная на куски курятина истекала наваристым жиром. Каша удалась на славу. Единственно, чего опасался дед Щукарь, - это того, что каша будет приванивать стоялой водой, так как воду черпал он в ближнем мелководном пруду, а непроточная вода там уже крылась чуть заметной зеленью. Но опасения его не оправдались: все ели и усердно хвалили, а сам бригадир Любишкин даже сказал: "В жизни не ел такого кондера! Благодарность тебе, дедок, от всей бригады!"

Котел быстренько опорожнили. Самые проворные уже начали доставать со дна гущу и куски мяса. В этот-то момент и случилось то, что навек испортило поварскую карьеру Щукаря. Любишкин вытащил кусочек мясца, понес его было ко рту, но вдруг отшатнулся и побледнел.

- Это что же такое? - зловеще спросил он у Щукаря, поднимая кончиками пальцев кусок белого разваренного мяса.

- Должно, крылушко, - спокойно ответил дед Щукарь.

Лицо Любишкина медленно наливалось синеватым румянцем страшного гнева.

- Кры-луш-ко. А ну, гляди сюда, каш-ше-варррр! - зарычал он.

- Ох, милушки мои! - ахнула одна из баб. - Да на ней когти.

- Повылазило тебе, окаянная! - обрушился на бабу Щукарь. - Откуда на крыле когти? Ты под юбкой на себе их поищи!

Он кинул на разостланное ряднище ложку, всмотрелся: в подрагивающей руке Любишкина болталась хрупкая косточка, оперенная на конце перепонками и крохотными коготками.

- Братцы! - воскликнул потрясенный Аким Бесхлебнов. - А ить мы лягушку съели.

(«Поднятая целина»).

В большом почете было мясо. Казаки – народ бережливый, поэтому в ход шли все части туши. «То снилось ему, будто ест он вареную баранью требушку, то сворачивает рубкой и, обмакнув в каймак, отправляет в рот огромный ноздреватый блин, то – спеша и обжигаясь, без устали хлебает он наваристую лапшу с гусиными потрохами…». «К завтраку насилу управились. Освежеванные тушки развесили в амбаре. Бабы перетопили курдюки. Половцев затворился в горенке (днем он безвылазно находился там). Ему принесли свежих щей с бараниной, вышкварок из курдюка. («Поднятая целина»).

Особым разнообразием отличался рыбный стол. Питались ею круглый год – двойная или тройная уха, вяленая рыба, маринованная, запеченная, кулеш с рыбой.

«Иная баба порет рыбу и раздавит желчь; уху-то хлебаешь, я в ней горечь неподобная» («Донские рассказы»).

На десерт нардек — арбузный мёд с пончиками – бурсаками. Пили кисели, взвары и ирьян — казачий вариант айрана из сузьмы.

Традиционные казацкие вареники

Сегодня мы приготовим одно из самых любимых блюд казаков – вареники. Раньше они были на столе почти каждый день, с разными начинками – со шкварками, картошкой, луком, вишней, творогом, клубникой, грибами, малиной…

«Вареники со сметаной — тоже святая еда, лучше любого причастия, особливо когда их, милушек моих, положат тебе в тарелку побольше, да ишо раз побольше, этак горкой, да опосля нежно потрясут эту тарелку, чтобы сметана до дна прошла, чтобы каждый вареник в ней с ног до головы обвалялся. А ишо милее, когда тебе не в тарелку будут эти варенички класть, а в какую-нибудь глубокую посудину, чтобы было где ложке разгуляться» («Поднятая целина»).

Нам понадобится: мука пшеничная — 800 г - 1 кг, холодная вода — 400 мл, соль щепотка.

Для начинки: картофель 700 г, 2 большие луковицы, сливочное масло, соль, укроп.

Процесс приготовления вареников несложен, главное соблюдать простые правила. Муку для теста лучше брать тонкого помола, ее обязательно нужно просеять. Вода должна быть очень холодной – я ее предварительно поставила в холодильник. Замесить тесто из воды, муки и соли - именно этот рецепт считается традиционным, без молока, яиц и прочих ингредиентов. Муку добавлять постепенно, чтобы получилось крутое тесто. Накрыть полотенцем и оставить на 30 минут.
Картофель отварить. Лук очистить, нарезать на мелкие кубики и обжарить до золотистого цвета. Укроп мелко нарезать. Слить воду с картофеля, оставив немного отвара. Сделать пюре, добавить сливочное масло, лук и укроп.
Тонко раскатать тесто, вырезать кружки и слепить вареники, плотно залепив края. Отварить в кипящей подсоленной воде. Подавать горячими со сливочным маслом, сметаной и зеленью. Приятного аппетита!

Часть 1. Где доснимать?

По замыслу авторов сценария Ю. Лукина, Ф. Шахмагонова и постановщика А. Иванова, произведение М. Шолохова предполагалось экранизировать в двух сериях.

Но вот в печати появилось продолжение «Поднятой целины». План постановки пришлось перестроить в расчете на трехсерийный фильм. В связи с этим оказалось необходимым для завершения второй серии доснять некоторые натурные кадры.

Возник сложный вопрос: а где же доснимать? На дворе глубокая осень. В Ростовской области шел снег. Конечно, кинематограф обладает возможностью воссоздавать природу в павильоне. Но ведь здесь нужны пейзажи, просторы полей.

Такие кадры, снятые на натуре, отличаются неповторимой атмосферой подлинной жизни, глубокой перспективой, то есть всем тем, что трудно, а порой и невозможно воссоздать в павильоне даже самому опытному художнику.

А где же найти в это время года зелень и солнце?

И все же такое место нашлось.

Часть 2. На съемочной площадке.

В Абхазии вплоть до ноября зеленеют луга и деревья, ландшафт напоминает степи придонья. Это и привлекло ленфильмовцев.

Еще в СССР был в Абхазии колхоз «Колхида».

. На заболоченном лугу стоит длинный деревянный стол и грубые, наспех сколоченные скамейки. Чуть в сторонке дымит костер. Над ним висит закоптелый котел.

Дальше — повозки, быки и две передвижные будки на колесах. Это — нехитрая декорация полевого стана.

Пока артисты гримируются и переодеваются, ассистенты «обживают» декорации. На столе появляются чашки, ложки, хлеб лук, соль. В котел засыпают крупу, кладут мясные консервы.

Вероятно, «суп-кондёр», который варил колхозникам дед Щукарь, не был таким ароматным.

9 часов утра. Ныряя по ухабам, подъезжает автобус. Выходят артисты. Впрочем, уже не артисты, а знакомые герои «Поднятой целины».

Семенит по кочкам дед Щукарь (артист В. Дорофеев) Твердой поступью, по-хозяйски шагает Давыдов (артист П. Чернов). Порывистой, нервной походкой идет Нагульнов (артист Е. Матвеев).

"— Внимание!" — командует режиссер А. Иванов. — "По местам! Начали. "

Артисты садятся за стол. Начинается репетиция сцены в полевом стане — самой, пожалуй, комической в фильме.

Дед Щукарь, исполняющий в бригаде обязанности повара, разливает по мискам знаменитый «кондёр». Проголодавшиеся колхозники с аппетитом принимаются за еду. Дед самодовольно наблюдает за ними и с нетерпением ждет, когда его начнут хвалить. Но неожиданно разыгрывается скандал.

Молчун (артист С. Плотников) вытаскивает из миски подозрительный кусочек мяса, долго разглядывает его и, наконец, подносит к самому носу Щукаря.

Бабы гурьбой подбегают к испуганному Щукарю. Настенька выплескивает ему в лицо содержимое своей плошки. Дед пытается утихомирить разбушевавшихся казачек, но, увидев, что к нему приближаются казаки с грозными лицами, поворачивается, прыгает в канаву и бежит прочь.

Нетрудно пересказать интересную сцену. Другое дело — снять ее. Больше недели ушло у кинематографистов на то, чтобы отрепетировать каждую деталь. Настоящий творческий накал чувствовался и у ведущих актеров, и у исполнителей эпизодических ролей.

Щукарь — герой романа «Поднятая целина» М. Шолохова, старый крестьянин. Благодаря образу данного героя основные драматичные события произведения приобретают комически-пародийное освещение. Герой получил свое прозвище еще в детстве, когда он при попытке откусить с удочки рыболова крючок, сам на эту же удочку и попался. При раскулачивании собака треплет Щукаря и разрывает на нем тулуп.

Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ
ОТПРАВИТЬ НА ПРОВЕРКУ

Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.

В то время, когда колхозники принимаются резать скот, Щукарь тоже к ним присоединяется и объедается мясом настолько, что едва не умирает. Щукарь получает должность кучера при правлении колхоза. Герой убеждает всех в том, что через него за всю жизнь прошло огромное количество лошадей, хотя на самом деле их было всего лишь две, причем когда Щукарь покупал одну из них, его примитивно обманули цыгане. Щукаря изгоняют из бригады Любишкина за то, что он однажды сварил кашу с лягушкой. Герой доверчив, он верит шутке о том, что вступление в партию нужно исключительно для получения должности и портфеля. Поэтому Щукарь просит Нагульноваи его принять в партию. Он вместе с Нагульновым слушает по ночам петухов. А когда на Нагульнова было совершено покушение, Щукарь получил «ранение» щепкой, отлетевшей от оконной рамы. Герой совершенно уверен в том, что его не любят собаки, поэтому предлагает начать их уничтожение и выделку шкур. Когда Щукаря посылают в район за землемером, он заезжает по дороге в бригаду к Дубцову, где его анекдотические рассуждения завершаются тем, что он случайно отправляется спать к женщинам. Осознав свою оплошность, Щукарь среди ночи запрягает лошадь и уезжает, но при этом случайно надевает женскую обувь. Увидев это, он выбрасывает в овраг чирики. По приезде домой, герой обнаруживает подкинутого к нему в дом ребенка с запиской, в которой написано, что это его ребенок. Соседский мальчишка на глазах жены Щукаря приносит ему женские чирики, которые выбросил герой. После этого события Щукарь целую неделю ходит с подвязанной щекой и распухшим глазом. На собрании, на котором поднимался вопрос приема в партию, Щукарь выступает с комичной речью, в которой утверждает, что принимать надо в партию веселых людей, а не серьезных. Присутствующие рекомендуют герою поступить в артисты, он это предложение воспринимает всерьез, но когда узнает, что плохо играющих артистов публика бьет, герой отказывается от своей мысли. Щукарь отвозит в Варю район, по дороге он ведет рассказ о том, что любовь не доводит до добра и подтверждает свои слова примерами из собственной жизни.

Посмотреть все сочинения без рекламы можно в нашем

Чтобы вывести это сочинение введите команду /id3975

tankfront

Боданыча не раз ловили на вранье, внесу и я свою лепту. Вначале цитата из опуса "Последняя республика":
"Некто Михаил Шолохов написал ужасно смешную книгу «Поднятая целина» об этих веселых временах и о том, как раздольно жилось под этой самой коллективизацией. Книга юмором искрилась и переливалась. Самая смешная сцена — дед Щукарь варит суп с лягушками. Обхохочешься. И ржали товарищи коминтерновцы, Шолохова по плечику хлопали, среди них находились даже такие, кто не брезговал Шолохову руку подать, даже и в гости к нему заезжали, за один стол с ним садились: в доме товарища Шолохова икорочку потребляли не лягушачью."

Теперь откроем Михаила Александровича Шолохова, а там:

[ Spoiler (click to open) ] " Щукарь, донельзя довольный исходом дела, поймал вторую курицу и махнул через прясло. За два часа он пришел на стан, а к приезду Любишкина из хутора у него уже кипела в трехведерном котле вода, выпрыгивало разварившееся пшено, и порезанная на куски курятина истекала наваристым жиром. Каша удалась на славу. Единственно, чего опасался дед Щукарь, — это того, что каша будет приванивать стоялой водой, так как воду черпал он в ближнем мелководном пруду, а непроточная вода там уже крылась чуть приметной зеленью. Но опасения его не оправдались: все ели и усердно хвалили, а сам бригадир Любишкин даже сказал: «В жизни не ел такого кондёра! Благодарность тебе, дедок, от всей бригады!»

Котел быстренько опорожнили. Самые проворные уже начали доставать со дна гущу и куски мяса. В этот-то момент и случилось то, что навек испортило поварскую карьеру Щукаря… Любишкин вытащил кусочек мясца, понес его было ко рту, но вдруг отшатнулся и побледнел.

— Это что же такое? — зловеще спросил он у Щукаря, поднимая кончиками пальцев кусок белого разваренного мяса.

— Должно, крылушко, — спокойно ответил дед Щукарь.

Лицо Любишкина медленно наливалось синеватым румянцем страшного гнева.

— Кры-луш-ко. А ну, гляди сюда, каш-ше-варррр! — зарычал он.

— Ох, милушки мои! — ахнула одна из баб. — Да на ней когти.

— Повылазило тебе, окаянная! — обрушился на бабу дед Щукарь. — Откуда на крыле когти? Ты под юбкой на себе их поищи!

Он кинул на разостланное ряднище ложку, всмотрелся: в подрагивающей руке Любишкина болталась хрупкая косточка, оперенная на конце перепонками и крохотными коготками…

— Братцы! — воскликнул потрясенный Аким Бесхлебнов. — А ить мы лягушку съели.

Вот тут-то и началось смятение чувств: одна из брезгливых бабенок со стоном вскочила и, зажимая ладонями рот, скрылась за полевой будкой. Кондрат Майданников, глянув на вылупленные в величайшем изумлении глаза деда Щукаря, упал на спину, покатываясь со смеху, насилу выкрикнул: «Ой, бабочки! Оскоромилися вы!» Казаки, отличавшиеся меньшей брезгливостью, поддержали его. «Не видать вам теперича причастия!» — в притворном ужасе закричал Куженков. Но Аким Бесхлебнов, возмущенный смехом, свирепо заорал: «Какой тут могет быть смех?! Бить Щукарячью породу. »

— Откель могла лягушка в котел попасть? — допытывался Любишкин.

— Да ить он воду в пруду черпал, значит, не доглядел.

— Сукин сын! Нутрец седой. Чем же ты нас накормил?! — взвизгнула Аниська, сноха Донецковых, и с подвывом заголосила: — Ить я зараз в тягостях! А ежели вот скину через тебя, подлюшного.

Да с тем как шарахнет в деда Щукаря кашей из своей миски!

Поднялся великий шум. Бабы дружно тянулись руками к Щукаревой бороде, невзирая на то, что растерявшийся и перепуганный Щукарь упорно выкрикивал:

— Охолоньте трошки! Это не лягушка! Истинный Христос, не лягушка!

— А что же это? — наседала Аниська Донецкова, страшная в своей злобе.

— Это одна видимость вам! Это вам видение! — пробовал схитрить Щукарь.

Но обглодать косточку «видимости», предложенную ему Любишкиным, категорически отказался. Быть может, на том дело и кончилось бы, если бы вконец разозленный бабами Щукарь не крикнул:

— Мокрохвостые! Сатаны в юбках! До морды тянетесь, а того не понимаете, что это не простая лягушка, а вустрица!

— Кто-о-о-о?! — изумились бабы.

— Вустрица, русским языком вам говорю! Лягушка — мразь, а в вустрице благородные кровя! Мой родный кум при старом прижиме у самого генерала Филимонова в денщиках служил и рассказывал, что генерал их даже натощак сотнями заглатывал! Ел прямо на кореню! Вустрица ишо из ракушки не вылупится, а он уж ее оттель вилочкой позывает. Проткнет наскрозь и — ваших нету! Она жалобно пишшит, а он, знай, ее в горловину пропихивает. А почему вы знаете, может, она, эта хреновина, вустричной породы? Генералы одобряли, и я, может, нарошно для навару вам, дуракам, положил ее, для скусу…

Тут уж Любишкин не выдержал: ухватив в руку медный половник, он привстал, гаркнул во всю глотку:

— Генералы? Для навару. Я красный партизан, а ты меня лягушатиной, как какого-нибудь с… генерала… кормить?!

Щукарю показалось, что в руках у Любишкина нож, и он со всех ног, не оглядываясь, кинулся бежать…"

Опять Виктор Богданыч вы сомрамши. Лягушка то СЛУЧАЙНО попала в котел, а не то, что вы там насочиняли.

И классику мы не читали, и с выводами у нас как всегда неувязочка вышла.

Sórbus aucupária

В сентябре одна ягода, и та — горькая рябина

Дед Щукарь и Макар Нагульнов

Михаил Шолохов. Поднятая целина. Книга 2. Часть 44. Глава 4.

Posts from This Journal by “петухи и куры” Tag

Лиса - наседка ))

Обычно, если лиса заходит в курятник, то дело идет к катастрофе. Но, эта лиса не представляла собой никакой опасности для кур. Животное ворвалось в…

Цыпленок в яйце

Сейчас в блоге у alex195130 прочла интересную историю о том, как мальчик 6 лет, постоянно живущий в городе, первый раз увидел, как растут ягоды. Он…

С добрым утром, с добрым утром и веселым днем)))

. Все петухи в Гремячем Логу были на редкость, прямо-таки на удивление разноголосы. Начиная с полуночи, перекличку открывал раньше всех…

Петух басня (продолжение)

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ПЕТУХА В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ, опубликовавшей басню "ПЕТУХ" начало: http://olganechkina.livejournal.com/30660.html Редакторы!…

Петух басня

Известно, что Петух в курятнике глава, И дело тут не только в оперенье, А власть его от века такова - Средь кур своих он как султан в гареме, И муж,…

Курица

Я размахиваю крыльями без отдыха, Так что ветви на смородине качаются Пыль давно уже повисла тучей в воздухе. Все равно летать совсем не…

— Спасибочка всем вам за угощение и водку, а тебе, Куприяновна, низкий поклон. Если хочешь знать, так ты ничуть даже не баба, а сундук с золотом, факт. С твоим уменьем варить кашу тебе бы не вахлакам стряпать, а самому Михаилу Иванычу Калинину. Голову отсеки мне, а через год на твоих грудях уже висела бы какая-нибудь медаль за отличное усердие, а может, какой-нибудь шеврон на рукав он тебе пожаловал бы, ей-богу, не брешу, факт. Уж я-то до тонкостев знаю, что есть главное в жизни…

— А что? — с живостью спросил сидевший рядом Дубцов. — Что, дедушка, главное, по твоему разумению?

— Жратва! Фактически говорю, что только жратва, и больше ничего главнее нету.
М. А. Шолохов. Поднятая целина

Все, когда-либо читавшие роман М. А. Шолохова «Поднятая целина», наверняка запомнили колоритную сцену кулинарной деятельности деда Щукаря, который решил сварить на целую бригаду кулеш с курицей, да оплошал. Воду для приготовления блюда зачерпнул из мелкого пруда, стоялую, заметно позеленевшую, да ещё с лягушками. За что и получил крепкий нагоняй.

Сегодня немногие знают, что такое кулеш и как его готовить.

Приключения деда Щукаря.

Год тридцатый наступил,

Дед Щукарь в колхоз вступил,

Но телка в колхоз не свёл:

Деда жмот-живот подвёл.

Дед Щукарь телка сожрал

И в подсолнух побежал.

Вкусный, видно, был телок,

Но не пошёл он деду в прок.

День проходит и другой,

Не идёт Щукарь домой.

На дворе февраль стоит,

А Щукарь в снегу сидит.

Вьюга воет: «Угу-гу-у-у-у…»

Дед ей вторит: «Не могу-у-у-у…»

Третьи сутки стонет дед:

«Не прожил я сотню лет,

Знать помру через телка,

Как Олег через коня!»

Деда мы пока оставим,

А его жену представим.

С виду – это баба-гром,

Ходит пó двору с дубьём,

По сугробам шарит палкой,

Материт деда с запалкой:

«Что чёрт?! Что за напасть?!

Куда хрыч мой мог пропасть?»

Ищет бабка деда всюду,

Глядь – следы ведут за угол.

Бабка носом повела,

Как собака след взяла…

Нос её привёл на грядки:

Там подсолнухи… и шапка…

«Это ж дедов малахáй!

А ну, старый, вылезай!

Третий день тебя ищу,

С ног уж сбилась – не могу!»

Тут дед бабке говорит:

«Видно скоро я помру,

Коль три дня я здесь торчу».

Слёзно просит бабку дед:

«Просто в землю не ховáй,

А горшок в могилу дай,

Не то памятник «мине»

Будет весь стоять в дерьме».

Жалко деда, всё ж родной:

«Не скули – снесу домой».

Поднатужилась бабуся,

На плечо его взяла

И до дому понесла.

Принесла – кидь на кровать

И за лекаркой бежать.

Мамычиху привела:

«Вот… попользуй муженька,

Обожрался старый дурень

И «свистит» уже три дня».

«Так, так, так… болезнь в разгаре –

На днях я снова услышала, мол, эти ваши устрицы какие-то не очень свежие, мы ели во Франции на побережье свежайшие, и они там пищали… Ну, что можно посоветовать слышащим писк устриц товарищам? К врачу!

Я тут уже рассказывала, что пищащих устриц придумал Чехов, описывая клиническую картину бреда. Но думаю, нет, не ему мы обязаны укоренением русского мифа о жалобном писке морского деликатеса. Возможно, вы удивитесь, но главным популяризатором страшилки стал другой писатель — Михаил Шолохов.

Моё детство пришлось на советские брежневские времена. Устриц я в глаза не видела, но точно знала, что они существуют и пищат. Откуда? Вряд ли крошечный чеховский рассказик «Устрицы» был так известен и массово читаем. По крайней мере, я про это произведение узнала намного позже.

Другое дело шолоховская «Поднятая целина» — роман об объединении донского крестьянства в колхозы в 1930 году. Вышедшая в 1932 году книга многократно переиздавалась миллионными тиражами, экранизировалась, ставилась на сценах крупнейших советских театров, звучала по радио и была включена в школьную программу по литературе.

При чем тут устрицы и их писк? В романе есть один анекдотичный эпизод со всенародно любимым персонажем, старым казаком дедом Щукарем.

Щукаря назначают в полевую бригаду кашеваром. Зачерпнув воды из пруда, старик случайно кормит колхозников наваристой кашей с лягушками. Когда секрет кулинарного шедевра раскрывается, приходится деду Щукарю выкручиваться. Не без изящества.

«… – Мокрохвостые! Сатаны в юбках! До морды тянетесь, а того не понимаете, что это не простая лягушка, а вустрица!

– Кто-о-о-о?! – изумились бабы.

– Вустрица, русским языком вам говорю! Лягушка – мразь, а в вустрице благородные кровя! Мой родный кум при старом прижиме у самого генерала Филимонова в денщиках служил и рассказывал, что генерал их даже натощак сотнями заглатывал!

Ел прямо на кореню! Вустрица ишо из ракушки не вылупится, а он уж её оттель вилочкой позывает. Проткнёт насквозь и – ваших нету!

Она жалобно пишшит, а он, знай, её в горловину пропихивает.

А почему вы знаете, может она, эта хреновина, вустричной породы? Генералы одобряли, и я, может, нарошно для навару вам, дуракам, положил её, для скусу…»

Не знаю, ел ли сам Шолохов когда-нибудь устрицы, но рассказ Чехова, вероятно, читал. В итоге, благодаря шолоховско-щукарёвской интерпретации, грустная шутка превратилась в настоящий миф, так плотно засевший в головах нескольких поколений наших гурманов.

Всё, что дорого сердцу

Осенью 1981 года (позднее, но точной даты нет) в Ростове-на-Дону был установлен памятник деду Щукарю (персонаж произведения «Поднятая целина» — М.А. Шолохов). Автор памятника – Н.В. Можаев, а архитектор памяника- В.И. Волошин (соавтор – Э.М. Можаева). Памятник изготовлен из бронзы.

Памятник деду Щукарю в Ростове-на-Дону

Идея создания скульптурных композиций возникла в 1980 году после присвоения Михаилу Александровичу Шолохову звания дважды Героя Социалистического Труда.

Но если Вы вдруг забыли кто такой дед Щукарь, то вот отрывок из произведения (хотя он хорош и как отдельная часть):

«…Десятый год мне шел, и тут я был натурально пойматый на крючок… — На какой крючок? — удивился Давыдов, слушавший Щукарев рассказ не без внимания. — На обыкновенный, каким рыбу ловят. Был у нас в Гремячем в энту пору глухой и ветхий дед по прозвищу Купырь. Зимой он куропаток ловил венгерками и крыл шатериком, а летом так и пропадал на речке, удочками рыбалил. У нас речка тогда была глубже, и даже лапшиновская мельничушка об один постав на ней тогда стояла. Под плотиной сазаники водились и щуки огромные; вот дед, бывалоча, и сидит возля талового кустика с удочками. Разложит их штук семь, — на какую за червя ловит, на какую за тесто, а то и за живца щуку поджидает. Вот мы, ребятишки, и приладились у него крючки откусывать. Дед-то глухой, как камень, ему хучь в ухо мочись, все одно не услышит. Соберемся мы на речке, растелешимся вблизу деда за кустиком, и один из нас потихонечку в воду слезет, чтобы волны не пустить, поднырнет под дедовы удочки, крайнюю леску схватит — жик ее зубами, перекусит и обратно под кустом вынырнет. А дед выдернет удилищу, ажник задрожит весь, шамчит: «Опять откусила, треклятая? Ах ты, мати божия!» — это он про щуку думает и, натурально, злобствует, что крючка лишился. У него-то крючки лавошные, а нам, бывало, покупать не за что их, вот мы вокруг деда и промышляем. В один такой момент добыл я крючок и поинтересовался другой откусить. Вижу, дед занялся насадкой, я и нырнул. Только что потихонечку нашшупал леску и рот к ней приложил, а дед ка-ак смыканет удилищу вверх! Леска-то осмыгнулась у меня в руке, крючок и промзил верхнюю губу. Тут я кричать, а вода в рот льется. Дед же тянет удилищу, норовит меня вываживать. Я, конечно, от великой боли ногами болтаю, волокусь на крючке и уж чую, как дед под меня черпачок в воде подсовывает… Ну, тут я, натурально, вынырнул и реванул дурным голосом. Дед обмер, хочет крестное знамение сотворить и не могет, у самого морда стала от страха чернее чугуна. Да и как ему было не перепугаться? Тянул щуку, а вытянул парнишку. Стоял, стоял он, да, эх, как вдарится бечь. Чирики с ног ажник у него соскакивают! Я с этим крючком в губе домой прибыл. Отец крючок-то вырезал, а потом меня же и высек до потери сознательности. А спрашивается, что толку-то? Губа обратно срослась, но с той поры и кличут меня Щукарем. Присохла на мне глупая эта кличка…»

ЖАНРЫ 360
АВТОРЫ 263 627
КНИГИ 609 643
СЕРИИ 22 892
ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 574 784

В конце января, овеянные первой оттепелью, хорошо пахнут вишневые сады. В полдень где-нибудь в затишке (если пригревает солнце) грустный, чуть внятный запах вишневой коры поднимается с пресной сыростью талого снега, с могучим и древним духом проглянувшей из-под снега, из-под мертвой листвы земли.

Тонкий многоцветный аромат устойчиво держится над садами до голубых потемок, до поры, пока не просунется сквозь голызины ветвей крытый прозеленью рог месяца, пока не кинут на снег жирующие зайцы опушенных крапин следов…

А потом ветер принесет в сады со степного гребня тончайшее дыхание опаленной морозами полыни, заглохнут дневные запахи и звуки, и по чернобылу, по бурьянам, по выцветшей на стернях брице, по волнистым буграм зяби неслышно, серой волчицей придет с востока ночь, – как следы, оставляя за собой по степи выволочки сумеречных теней.

По крайнему к степи проулку январским вечером 1930 года въехал в хутор Гремячий Лог верховой. Возле речки он остановил усталого, курчаво заиневшего в пахах коня, спешился. Над чернью садов, тянувшихся по обеим сторонам узкого проулка, над островами тополевых левад высоко стоял ущербленный месяц. В проулке было темно и тихо. Где-то за речкой голосисто подвывала собака, желтел огонек. Всадник жадно хватнул ноздрями морозный воздух, не спеша снял перчатку, закурил, потом подтянул подпругу, сунул пальцы под потник и, ощутив горячую, запотевшую конскую спину, ловко вскинул в седло свое большое тело. Мелкую, не замерзающую и зимой речушку стал переезжать вброд. Конь, глухо звякая подковами по устилавшим дно голышам, на ходу потянулся было пить, но всадник заторопил его, и конь, ёкая селезенкой, выскочил на пологий берег.

Заслышав встречь себе говор и скрип полозьев, всадник снова остановил коня. Тот на звук сторожко двинул ушами, повернулся. Серебряный нагрудник и окованная серебром высокая лука казачьего седла, попав под лучи месяца, вдруг вспыхнули в темени проулка белым, разящим блеском. Верховой кинул на луку поводья, торопливо надел висевший до этого на плечах казачий башлык верблюжьей шерсти, закутал лицо и поскакал машистой рысью. Миновав подводу, он по-прежнему поехал шагом, но башлыка не снял.

Уж въехав в хутор, спросил у встречной женщины:

– А ну, скажи, тетка, где тут у вас Яков Островнов живет?

– А вот за тополем его курень, крытый черепицей, видите?

Возле крытого черепицей просторного куреня спешился, ввел в калитку коня и, тихо стукнув в окно рукоятью плети, позвал:

– Хозяин! Яков Лукич, выйди-ка на-час[1].

Без шапки, пиджак – внапашку, хозяин вышел на крыльцо; всматриваясь в приезжего, сошел с порожков.

– Кого нелегкая принесла? – улыбаясь в седеющие усы, спросил он.

– Не угадаешь, Лукич? Ночевать пускай. Куда бы коня поставить в теплое?

– Нет, дорогой товарищ, не призначу. Вы не из рика будете? Не из земотдела? Что-то угадываю… Голос ваш, сдается мне, будто знакомый…

Приезжий, морща бритые губы улыбкой, раздвинул башлык.

И Яков Лукич вдруг испуганно озирнулся по сторонам, побледнел, зашептал:

– Ваше благородие! Откель вас. Господин есаул. Лошадку мы зараз определим… Мы в конюшню… Сколько лет-то минуло…

– Ну-ну, ты потише! Времени много прошло… Попонка есть у тебя? В доме у тебя чужих никого нет?

Приезжий передал повод хозяину. Конь, лениво повинуясь движению чужой руки, высоко задирая голову на вытянутой шее и устало волоча задние ноги, пошел к конюшне. Он звонко стукнул копытом по деревянному настилу, всхрапнул, почуяв обжитый запах чужой лошади. Рука чужого человека легла на его храп, пальцы умело и бережно освободили натертые десны от пресного железа удил, и конь благодарно припал к сену.

– Подпруги я ему отпустил, нехай постоит оседланный, а трошки охолонет – тогда расседлаю, – говорил хозяин, заботливо накидывая на коня нахолодавшую попонку. А сам, ощупав седловку, уже успел определить по тому, как была затянута чересподушечная подпруга, как до отказу свободно распущена соединяющая стременные ремни скошевка, что гость приехал издалека и за этот день сделал немалый пробег.

– Зерно-то водится у тебя, Яков Лукич?

– Чудок есть. Напоим, дадим зернеца. Ну, пойдемте в куреня, как вас теперича величать и не знаю… По-старому – отвык и вроде неудобно… – неловко улыбался в темноте хозяин, хотя и знал, что улыбка его не видна.

– Зови по имени-отчеству. Не забыл? – отвечал гость, первый выходя из конюшни.

– Как можно! Всю германскую вместе сломали, и в эту пришлось… Я об вас часто вспоминал, Александр Анисимович. С энтих пор, как в Новороссийском расстрялись с вами, и слуху об вас не имели. Я так думал, что вы в Турцию с казаками уплыли.

Вошли в жарко натопленную кухню. Приезжий снял башлык и белого курпяя[2] папаху, обнажив могучий угловатый череп, прикрытый редким белесым волосом. Из-под крутого, волчьего склада, лысеющего лба он бегло оглядел комнату и, улыбчиво сощурив светло-голубые глазки, тяжко блестевшие из глубоких провалов глазниц, поклонился сидевшим на лавке бабам – хозяйке и снохе.

– Здорово живете, бабочки!

– Слава богу, – сдержанно ответила ему хозяйка, выжидательно, вопрошающе глянув на мужа: «Что это, дескать, за человека ты привел и какое с ним нужно обхождение?»

– Соберите повече́рять, – коротко приказал хозяин, пригласив гостя в горницу к столу.

Гость, хлебая щи со свининой, в присутствии женщин вел разговор о погоде, о сослуживцах. Его огромная, будто из камня тесанная, нижняя челюсть трудно двигалась; жевал он медленно, устало, как приморенный бык на лежке. После ужина встал, помолился на образа в запыленных бумажных цветах и, стряхнув со старенькой, тесной в плечах толстовки хлебные крошки, проговорил:

– Спасибо за хлеб-соль, Яков Лукич! Теперь давай потолкуем.

Сноха и хозяйка торопливо приняли со стола; повинуясь движению бровей хозяина, ушли в кухню.

Секретарь райкома партии, подслеповатый и вялый в движениях, присел к столу, искоса посмотрев на Давыдова, и, жмурясь, собирая под глазами мешковатые складки, стал читать его документы.

За окном, в телефонных проводах, свистал ветер, на спине лошади, привязанной недоуздком к палисаднику, по самой кабаржине кособоко прогуливалась – и что-то клевала – сорока. Ветер заламывал ей хвост, поднимал на крыло, но она снова садилась на спину старчески изможденной, ко всему безучастной клячи, победно вела по сторонам хищным глазком. Над станицей низко летели рваные хлопья облаков. Изредка в просвет косо ниспадали солнечные лучи, вспыхивал – по-летнему синий – клочок неба, и тогда видневшийся из окна изгиб Дона, лес за ним и дальний перевал с крохотным ветряком на горизонте обретали волнующую мягкость рисунка.

– Так ты задержался в Ростове по болезни? Ну что ж… Остальные восемь двадцатипятитысячников приехали три дня назад. Митинг был. Представители колхозов их встречали. – Секретарь думающе пожевал губами. – Сейчас у нас особенно сложная обстановка. Процент коллективизации по району – четырнадцать и восемь десятых. Все больше ТОЗ[3]. За кулацко-зажиточной частью еще остались хвосты по хлебозаготовкам. Нужны люди. Оч-чень! Колхозы посылали заявки на сорок три рабочих, а прислали вас только девять.

И из-под припухлых век как-то по-новому, пытливо и долго, посмотрел в зрачки Давыдову, словно оценивая, на что способен человек.

Читайте также: